Автор: Марина Саклакова.
Иногда кажется, что всё, что нужно, ты уже понял, остаётся только действовать в заданном русле и следить, чтобы не сбиться с намеченного пути. Жизнь кажется устоявшейся и достаточно понятной, чтобы избежать серьёзных душевных терзаний. Проблема видится скорее в удержании выбранного курса, а не в расширении обозримых просторов своей жизни. Если вдруг, где-то там, появляется неясный, пугающий силуэт рядом с твоей привычной тропой, по которой ты старательно идёшь, ты скорее очень сильно зажмуришься, чем станешь отвлекаться от основного маршрута на исследования непонятного явления. А когда вновь откроешь глаза, увидишь, что силуэт исчез и больше не беспокоит тебя своей непонятностью и нелогичностью, и можно спокойно продолжать путь. Так живут многие, так живёт большинство. И всё бы было хорошо при таком положении дел, если бы Господь видел себя, как пыльный утоптанный маршрут для удобства многих, но вот беда! Бог видит себя как постоянно меняющийся калейдоскоп переливов и многоцветия красок, безграничное количество форм, рождающихся из того, что не имеет формы вовсе, неутомимый исследователь бесконечности, безвременности и непостижимости. Для человека – это пугающая перспектива, ему страшно жить не по правилам, ему проще изучить устав и действовать по предписанию. Но планы Господа да не нарушены будут! И вложил Бог в душу каждую обыкновенное человеческое любопытство и желание заглянуть туда, куда твоя религия или устав заглядывать запрещают. И потому Создатель совершенно спокоен, ибо знает, что когда-нибудь искра, данная человеку от Него, заставит пересилить страх и откроет глаза человеческие в самый удивительный момент, нелогичный, непредсказуемый, не вписывающийся ни в какие рамки, непохожий ни на что. И в этот самый миг ты будешь стоять обескураженный и потерянный, не зная, что делать, недоумевая и страдая, и может быть, даже слёзы покатятся по твоим сухим щекам, давно забывшим их солёный вкус. Но Господь в этот самый миг будет ликовать! Ибо Его суть разорвала оковы твоей косности и позволила проявиться в тебе нежной и восприимчивой Божественной субстанции. И теперь ты уже никогда не сможешь быть прежним, благодаря мимолётному виденью, промелькнувшему перед тобой, даже, если потратишь века и не одну жизнь на размышления. Чудо свершится, и им будет твоя свобода! От оков общества, морали, религии или устава! Ты просто осознаешь своё священное право на свой собственный путь и на свою собственную религию, не похожую ни на что, и станешь ценить себя именно за это, а не за меру послушания чужой воле.
Погода начала портиться к вечеру. Подул северный ветер, вырывавшийся из-за стен монастырского замка вихрями опавшей листвы. Ненастье охватывало людские души необъяснимой грустью, и волей-неволей тревожные мысли беспокоили человеческие умы. У Йозефа, монаха католической веры, уже много лет прожившего в этом замке, было много дел, и особенно печалиться ему было некогда. Проводя день за днём своей жизни в заботах и тревогах монастыря, исправно молясь, не пропуская литургии и обедни, он давно уже не задавал себе вопросов о смысле жизни. Ибо жизнь казалась ему размеренной рекой, втекающей в него по утрам скромной похлёбкой в монастырской столовой, днём плывущей тысячью хозяйственных дел, не оставляющих времени на размышления, но и не ставящих задач, сложнее, чем выбор рациона для голубей, за которыми он присматривал, или забота о продовольственных запасах для нужд послушников. Но Йозефа это не беспокоило. Он ощущал себя важной частью жизни монастыря и даже гордился этой ролью. У него были ключи от всех помещений монастырского хозяйства и в его обязанности входили уборка и присмотр за всем этим сложным механизмом. В этот день Йозеф, как обычно, занимался своими делами, в своём привычном рассудительном и дотошном к мелочам расположении духа, иногда отвлекался и долгим взглядом следил за кружащейся в порывах ветра листвой, думая о скоротечном лете и предстоящих холодах. Йозеф не был сентиментален, скорее практичен и трудолюбив. Но даже его не оставляла равнодушным грусть природы, сбрасывающей листву, теряющей очарование лета, и погружающейся в унылое летаргическое состояние. Годы, проведённые в монастыре, сделали его молчаливым и сосредоточенным, погружённым в себя. Он свято верил в то, что говорили на проповедях в храме, не допуская даже и тени сомнения в истинности учения его церкви. Хотя не все братья по монастырю вели себя, как требовало того послушание. Это касалось злоупотреблений спиртными напитками, сквернословия и бездельничанья. Йозеф, зная и видя это, предпочитал не задаваться вопросами о допустимости такого их поведения, предпочитая не замечать этих несуразностей.
Покончив с уборкой замковых переходов, Йозеф наполнил водой небольшое деревянное ведро, взял краюшку хлеба и отправился в сторону высокой башни, стоящей ближе всего к лесу. Предстояло покормить голубей, живших в башне в большом количестве. Погода совсем испортилась. Небо затянуло тучами, стало очень пасмурно, порывистый ветер пробирал до костей, его коричневое грубое монашеское одеяние не слишком спасало от холода. Быстрым шагом добравшись до башни, Йозеф начал, теперь уже не спеша, чтобы отдышаться, подниматься наверх по крутой винтовой лестнице с каменными отполированными ступенями. Йозефу было уже слегка за сорок, но на здоровье он особенно не жаловался, так как физический труд и размеренная жизнь обеспечивали ему хорошее самочувствие. Окидывая привычным взглядом стены и помещения башни, он почти уже добрался до верха. Переложил в одну руку ведро с водой и хлеб, другой рукой нащупал нужный ключ в огромной связке ключей, прикреплённой к его поясу. Движения были привычными и точными, так как повторялись многократно изо дня в день, мысли в его голове, спокойные и ленивые, текли привычным руслом. Голуби жили под куполом колокола башни, а также в небольшом помещении под ними, в которое Йозеф и собирался войти, вдруг обнаружив, что дверь туда не заперта. Пожурив себя за невнимательность, полагая, что забыл в прошлый раз закрыть дверь на замок, он поставил ведро с водой и хлеб на пол и порылся в кармане в поисках носового платка. Слишком высокие башенные переходы покрыли его лоб испариной. Йозеф мельком глянул в одно из маленьких окошек, сопровождавших лестницу. Небо было сплошь затянуто тучами, во внутреннем дворике замка никого не было. Монастырь был небольшой, братьев было совсем немного. К тому же эпидемия чумы, свирепствовавшая в этих краях пару лет назад, унесла многие жизни. Оставшиеся в живых монахи, с трудом справлялись с хозяйственными делами и богослужениями. Башня стояла у самого леса, и месяцами в ней никто не бывал, кроме Йозефа, присматривавшего там за голубями. Этот монастырь был идеальным местом для тишины и уединения. И он был домом для Йозефа с его 15-летнего возраста. Не имея семейных привязанностей, домашнего тепла, он не был искушён в чувствах к другим человеческим существам. Голуби не позволяли ему почувствовать себя совершенно одиноким, они были для него тем объектом для любви, которую он ощущал в своём сердце, но не находил иных точек приложения для этих чувств во внешнем мире.
Йозеф толкнул не запертую дверь и шагнул внутрь. В следующее мгновение он едва не закричал он неимоверного ужаса, вызванного представшей пред ним картины. Помещение, давно пустовавшее, и служившее пристанищем только для птиц, теперь не было пустым. Прямо перед собой, у противоположной стены, он увидел молодую женщину. Её руки, поднятые вверх, были железными наручниками прикованы к стене. Стоя на коленях, полулёжа, полусидя, женщина свисала на собственных руках, склонив голову и явно находясь в бессознательном состоянии. Тело её было истерзано пытками настолько, что от развернувшейся картины Йозеф едва не потерял сознание. Немного собравшись с силами, он подошёл поближе и остолбенел ещё больше. Вместо женщины он увидел совсем юную девушку лет шестнадцати. Сердце Йозефа было готово упасть на каменный пол и разбиться от непереносимых эмоций, просто лавиной захлестнувших его. Пред ним развернулась сцена одного из жутчайших, но привычных, явлений тех мрачных времён – деяний инквизиторов. Девушка, ещё почти ребёнок, но уже с развившейся женственностью, была невероятно красива. Инквизиторы не смогли стереть её красоту даже самыми изощрёнными методами, следы которых покрывали всё её юное тело, рождённое для любви, но, по непонятным причинам, уже познавшее абсолютно противоположную сторону жизни. Весь ужас в виде кровоточащих ран, волдырей от ожогов и изуродованных конечностей покрывала лишь нижняя рубашка, изодранная к тому ж в лохмотья. Фактически Йозеф видел перед собой обнажённую женскую красоту, тонкие черты лица, ещё по-детски пухлые губы, нежную бархатную кожу, густые, тёмно-русые, длинные волосы, идеальную по форме грудь, большую и чувственно прекрасную. И всё это наводило священный ужас представшей уродливой стороной жизни. Перед монахом было женское тело, самым безжалостным способом изуродованное мужчинами, почитавшими Бога и называвшими себя его слугами на земле среди людей. Образ девушки, подвергнутой пыткам инквизиторов и оставленной здесь для умирания, ворвался в разум Йозефа и разнёс в один миг все системы ценностей, которыми он жил до сих пор. Среди невообразимого хаоса мыслей и эмоций в голове у Йозефа сильнее всего пульсировал один единственный вопрос: «Неужели существует в мире преступление, за которое Господь способен одобрить такую ужасную кару для этого ребёнка?» Внезапно девушка застонала и пошевелила пересохшими губами. Дрожащей рукой монах взял ведро с водой, предназначавшейся голубям, и плеснул ею в лицо страдалицы. Она резко дёрнулась на своих оковах и неожиданно открыла глаза. Если есть в жизни окно в рай, то Йозефу оно открылось в этой голубой бездне под огромными ресницами. И он увидел всю чистоту и невинность небес, всю надежду мира на красоту, которая должна спасти заблудшие людские души от них же самих. Вот только момент для этого ещё, видимо, не настал. И это творенье Божье, с такой любовью созданное Господом для радости и счастья, оказалось отвергнутым грубыми мужскими руками. Несколько мужчин посчитали себя вправе не позволить этой юной женщине жить, любить, рожать детей, ласкать их, печь хлеб, сажать цветы. Вместо этого холодный пол, солома, пропитанная кровью, разрывающая боль во всём теле, и недоумение: «За что?» Девушка смотрела прямо в глаза Йозефа, пытаясь понять, что происходит. И он, словно в состоянии гипноза, не мог отвести взгляд, пристально и долго смотрел в эти голубые глаза, почувствовав её немую мольбу о помощи. Йозеф, всю жизнь проживший в монастыре, никогда не знавший ни женской ласки, ни привязанностей, не умевший толком приласкать даже кошку, стоял ошеломлённый и застывший в своём грубом монашеском одеянии, жалкий и потерянный. Пот катился градом по его лицу, тело сотрясалось от неуёмной дрожи, загрубевшие от работы руки, плетьми беспомощно свисали вдоль сгорбившегося туловища. Время потеряло свои границы, и Йозеф не мог уже определить, как долго он так стоит. Крик голубей вывел его из оцепенения. Девушка снова была без сознания. Монах вдруг встрепенулся и суетливо засеменил из этой каменной тюрьмы прочь. Не видя перед собой ничего, начал торопливо спускаться по крутой лестнице. Постепенно хаос мыслей начал вытесняться, медленно поднимающейся из самых глубин его души, яростью. Вначале слабенькой и еле осознаваемой, затем всё более и более яркой и подавляющей. Йозеф уже больше не мог сопротивляться сам себе. Самое сильное его стремление на тот момент было желание знать, как такое может одобрять Господь. Если же Бог этого не одобряет, то это означает сомнения в авторитете Церкви. И то, и другое вызывало полную потерю равновесия в душе у бедного Йозефа. Раньше он, конечно же, знал о том, что ждёт ведьм и вероотступников, но лично никогда не сталкивался с результатами действий инквизиторов, а посему предпочитал просто не замечать этого явления, как, впрочем, и многого другого, что не вписывалось в его картину мира. Бедная девушка предстала перед ним слишком неожиданно, слишком откровенно, демонстрируя весь неприкрытый реализм, лживость, безжалостность, агрессию и садизм авторитетных служителей церкви, всё их жуткое нутро, лишённое элементарного человеческого сострадания, не говоря уже о высоких идеалах любви, о которых они пытались проповедовать с кафедр. Душа Йозефа яростно разрывалась на части, и в этот момент он неожиданно оступился на скользкой ступеньке и упал набок, подвернув левое колено. Внезапная боль выдернула его из вихря чувств и эмоций, он заметил, что за стенами башни идёт сильный дождь. Сверкнула молния, прогремел гром. Йозеф с трудом поднялся и поковылял в свою келью. Мольба пронзительных голубых глаз не покидала его разум ни на минуту. Он впервые в жизни не знал, что делать. Ночью, устав от свинцовых мыслей, он ненадолго проваливался в сонное забытьё, но голубые глаза продолжали вопросительно смотреть на него даже во сне, словно они точно знали, что у Йозефа есть ответ на этот вопрос – за что? Но Йозеф не знал ответа. Боль в повреждённом колене мучительно сливалась с болью душевной и даже, когда наступило утро, ему не стало легче. Колено распухло, он не мог ходить, поэтому остался в келье. Потом, когда от усталости он уже не мог даже думать, то долго и безучастно смотрел в окно. Моросил мелкий осенний дождь, капли стекали по стеклу. Йозеф наблюдал их причудливый путь, и в какой-то миг за этим плачущим стеклом разглядел двух монахов, толкавших телегу с очертаниями безжизненного женского тела, прикрытого грубым холстом. Монахи направлялись в сторону леса для погребения пропащей, с их точки зрения, души, не имеющей права быть даже похороненной рядом с благочестивыми христианами. Но они не видели сонмы Ангелов Господних, утешавших и ласкавших страдалицу своими крыльями. И они также не видели, как прекрасны были голубые глаза, отразившие в тот миг сияние Бога, прощающего своим детям даже такие ужасные злодеяния, и учившего и души человеческие такому же великому прощению. Дитя, отвергнутое людьми, нежилось на руках у самого Создателя. И нет слов в языке человеческом, чтобы описать эту нежность и ласку, они просто не знали границ, покрывая собой весь мир.
Йозеф прожил ещё несколько лет, погрузившись в некое оцепенение души и тела. Сомнения, охватившие его душу, не позволили ему найти успокоение в этой жизни, боль в колене постоянно была с ним, не позволяя забыть о душевных терзаниях. Он часто и подолгу смотрел в окно на смену времён года, суету братьев по монастырю, но никогда уже больше не ходил в ту злополучную башню, словно опасаясь снова встретиться взглядом с голубой бездной из-под огромных ресниц, с укоризной вопрошающей у этого мужчины, почему так жестоки могут быть твои братья. Наконец, устав от этой жизни, Йозеф заболел воспалением лёгких и умер. Покинув грешную землю, душа его окунулась в прекрасные голубые глаза, по которым он так тосковал всё это время, и, наконец, понял то, что так отчаянно пытался понять всё это время.
